Если уж мы собрались говорить о памятниках еде, то мы никак не можем обойтись без Класа Ольденбурга. Ни один другой скульптор не обращался к еде так часто! Хочу оговориться сразу – если у вас нет чувства юмора, то эти работы – не для вас. Ольденбург и его жена Кози ван Брюгген (с которой он работает c 1976 года) словно подсмеиваются – над вами, над собой, над окружающим миром…

^[1]

Источник: flickr ^[2]

Возможно, что хорошее чувство юмора и продлило жизнь этому скульптору – из ведущих мастеров легендарного поп-арта в живых остался чуть ли не он один. Самым знаменитым представителем поп-арта, конечно, является Энди Уорхол, и многие забывают, что поп-арт зародился не в США, а в старой доброй Англии. Первой программной работой поп-арта считается коллаж англичанина Ричарда Хамилтона «Что делает наши сегодняшние дома такими разными, такими привлекательными?» («Just what is it that makes today’s home so different, so appealing?») (1956). Но именно в США поп-арт достиг своего расцвета, совпав с революцией контркультуры.

 Клас Ольденбург родился в Швеции в 1929 году, но переехал в США с родителями и вырос в Чикаго. Он учился литературе в Йельском университете (и даже работал репортером), и лишь затем поступил в школу искусств в Чикаго. Поначалу он увлекался хэппенингами (напомню, что хэппенинг отличается от перформанса отсутствием строго заданного сценария), но известность ему принесла именно монументальная скульптура размером с пятиэтажный дом. Наиболее характерный прием Ольденбурга – скульптурное изображение небольшого и совершенно обыденного предмета в гигантском масштабе, а зачастую еще и причудливо окрашенного, и неожиданно расположенного в пространстве. Помимо изменения масштаба Ольденбург пользуется и другим приемом – твердые предметы у него превращаются в «мягкие» скульптуры, а мягкие предметы – в «твердые». Отдельные предметы (например, воланчик для бадмингтона) существуют как в твердом, так и в мягком вариантах. Почти во всех статьях, посвященных Ольденбургу, мне приходилось читать о том, что начав с протеста против бездуховного мира потребления, он превратился во вполне салонного художника. Не знаю, мне кажется, что это совершенно не так…

 Во первых, как мы уже видели, «the big things» («большие вещи») поселились вдоль американских дорог еще в 20-30-е годы, и американская публика никак не могла воспринимать скульптуры Ольденбурга так, как скажем, жители Флоренции или Петербурга. Так что социальный подтекст изначально преувеличен. И мне кажется, что возникновение, скажем, гигантской бельевой прищепки в Филадельфии, не могло быть таким же шоком, как появление знаменитой консервной банки Уорхола в музейных залах. Но если большинство работ представителей поп-арта (да простят меня поклонники Уорхола) есть рациональное «расширение границ реальности» (и зачастую не более того), то огромные скульптуры Ольденбурга, также вдохновленные кичем и массовой культурой, наделены изяществом, юмором и сильно развитым чувством абсурдности мира, и заставляют меня чувствовать себя Алисой в стране чудес, откусившей кусочек гриба.

Ольденбург, конечно, заявляет вполне революционную программу: «Нужно, чтобы искусство, похороненное в мраморных мавзолеях и в стеклянных гробах, вышло на улицу, закурило сигарету и выпило пива. Надо ошеломить его, заставить его кататься на велосипеде или в такси с девушкой…» Но и само заявление скорее напоминает манифесты дадаистов, чем программу поп-арта! Он недаром называет свои произведения «антимонументами» — это действительно «антискульптура», если ее сравнивать с пластикой предыдущих эпох. Однако его творчество не ограничивается социальной программой – и чисто пластические качества и чувство юмора не изменяют ему, даже когда он выступает против войны во Вьетнаме, изображая похожую на патрон 8-метровую губную помаду, торчащую из гусеницы танка.

Я не буду сейчас помещать другие работы Ольденбурга (хотя очень хочется), но мы еще не раз к нему обратимся – и к мосту в виде ложки с вишенкой, и к перевернутому на крыше дома мороженому, и к перочинному ножу-кораблю…

Но вернемся к нашему яблочному огрызку. Толковать его можно как угодно: искусствоведение – наука чрезвычайно субъективная. Но мне кажется, что появление огрызка «плода познания» в Иерусалимском саду искусства по меньшей мере символично и вполне отражает характер автора. Меня же в творчестве Ольденбурга больше всего пленяет то, что лучше всех сформулировал он сам: «Искусство заслуживает чести быть бесполезным».