^[2]Гелия Делеринс

Новых продуктов в нашей жизни было много. Нам пришлось открыть их все одновременно. Запад потратил на это тысячелетия путешествий. Арабы с пряностями, Марко Поло, потом Колумб — все привозили всякие диковины. А наши Колумбы привезли все сразу — вот и разбирайся.

Ко мне в Париж летом всегда приезжают друзья. Я вожу их на рынок и показываю — кому артишок, кому сливу ренклод, кому прованские травы. Овощи — как гофмановские подземные существа: каждый — сам по себе персонаж. Рыбы тоже — насмотрелись мы летом на всяких чудовищ с выкаченными глазами и выдвинутыми клыкастыми челюстями. И даже осьминога купили.

А вот на мясо смотреть никто не хотел. У нас еще с того времени, когда хлынули новые продукты, уложилось в голове: советское мясо было отвратительным жестким куском. Бывали, конечно, куски получше, но не для всех. Я работала после университета учительницей в вечерней школе, один из моих учеников работал мясником в универсаме. Завидев меня в очереди, он подмигивал и кивал головой — мол, станьте, дорогая учительница, в сторону. И выносил «хорошее мясо» — без жил и красное. Мяса в Советском Союзе не хватало, но учителей еще уважали, даже двадцатипятилетних. А в его нерабочие дни мне доставался все тот же кусок, знакомый с детского сада. Сверху у него то, что профессиональный повар назовет соединительной тканью, а внутри — жилы, жилы и жилы. Я тоже долго считала, что на Западе все вкусно, просто потому что у них очень хорошее мясо. И фрукты у них есть весь год. А потом оказалось, что те фрукты, что «весь год», есть не надо. И что мясо, конечно, за границей едят и «красное», но что самый лакомый кусочек, скажем, для француза — это тот самый, с белой плотной пленкой. Так на сцене появляется Золушка.

Я уже потом узнала, что именно такие куски, с большим количеством соединительных тканей, идут на деревенские тушения. И что среди этих тушений самая главная звезда — конечно, бургиньон, мясо в красном вине. И называется оно нежным именем — щеки.  ^[3]
Щеки — это что-то из области юных девушек в цвету или пухлых младенцев. Их хочется целовать, а не есть или, в крайнем случае, «так бы и съел». Во всяком случае, с коровой мясной породы они вяжутся плохо. И тем не менее именно они вкуснее всего, если их готовить в красном вине.

Готовятся щеки как обычный бургиньон, только с ними в процессе происходит метаморфоза. Как с Золушкой. Для кого бургиньон — не такой уж обычный, рассказываю подробнее, а о метаморфозе будет позже, оставался эффект сюрприза.

Главное в бургиньоне, из какой бы части говядины он ни был,— разрезать эту часть на кусочки размером со спичечный коробок и замариновать. Для маринада нужны, конечно, и морковь кружочками, и лук кубиками, и крупная соль, и перец горошком, и тимьян, и лавровый лист, и красное вино, которое позволит мясу расслабиться. А мы еще вольем ложку коньяка. Любому другому куску мяса этого бы уже почти хватило, а щекам?

Маринад вынимаю наутро из холодильника, мясо в нем красивого цвета дичи, но твердое, как прежде. Вытираю бумажными салфетками каждый кусочек — их нужно будет обжаривать. Именно обжаривать, а не тушить. Для этого я не все сразу валю на сковородку, а оставляю достаточно простора. И еще легко присыпаю мукой — от нее потом соус будет гуще и без комков. Жарю я на растительном масле. Зачем обжаривать? Чтобы маринад, оставшийся в мясе, запечатался там внутри.

И вот теперь обжаренные кусочки заливаю отцеженным маринадом — горячим или хотя бы теплым. Нежные щеки не любят температурного шока. Если жидкости осталось мало, можно добавить немного мясного бульона, чтобы только покрыл. К мясу добавляю немного чеснока.

А теперь обещанная метаморфоза. Я бургиньон готовила столько раз, что знаю — через два часа мясо можно уже будет резать ложкой. Любое мясо — но не щеки. Молодая красавица тоже не сразу дает себя поцеловать. Щеки все варятся и варятся. В первое наше с ними знакомство я стала себя проклинать, что купила этот столовский кусок. Конечно, говорила я себе, для бургиньона всегда нужны куски долгого тушения, но не настолько же! Вот уже не два, а два с половиной часа прошло — а как будто и не варился вовсе. И два сорок пять тоже. Я бы бросила, но жалко, решила: еще 15 минут — и все. И когда пробило ровно три часа, наступила Золушкина полночь, и нежность, обещанная словом «щеки», вышла на поверхность. В мясе больше не было никаких жил, ни пленок — все растворилось и превратилось не в мясо даже, а словно в крем, и его действительно можно было есть ложкой. Это были уже не щеки, а, как написано в стихах, ланиты, и говорить о них хотелось тоже стихами. Конечно, за то время, что они готовились, я успела пожарить бекон и положить его в общую кастрюлю. А на его жиру я поджарила стекшие морковку и лук, а потом, под конец, еще и шампиньоны. Так что в этом блюде были и красивые овощи, но главным были все-таки кусочки мяса. И еще соус — густой, как сгущенка, только из вина. И все-таки похожий на сгущенку, ведь даже советские ассоциации бывают аппетитными.